Нина.  Да, очень. Ваша мама — ничего, ее я не боюсь, но у вас Тригорин… Играть при нем мне страшно и стыдно… Известный писатель… Он молод?

Треплев.  Да.

Нина.  Какие у него чудесные рассказы!

Треплев (холодно).  Не знаю, не читал.

Нина.  В вашей пьесе трудно играть. В ней нет живых лиц.

Треплев.  Живые лица! Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах.

Нина.  В вашей пьесе мало действия, одна только читка. И в пьесе, по-моему, непременно должна быть любовь…

 

Оба уходят за эстраду.

Входят Полина Андреевна  и Дорн .

 

Полина Андреевна.  Становится сыро. Вернитесь, наденьте калоши.

Дорн.  Мне жарко.

Полина Андреевна.  Вы не бережете себя. Это упрямство. Вы — доктор и отлично знаете, что вам вреден сырой воздух, но вам хочется, чтобы я страдала; вы нарочно просидели вчера весь вечер на террасе…

Дорн (напевает).  «Не говори, что молодость сгубила».

Полина Андреевна.  Вы были так увлечены разговором с Ириной Николаевной… вы не замечали холода. Признайтесь, она вам нравится…

Дорн.  Мне пятьдесят пять лет.

Полина Андреевна.  Пустяки, для мужчины это не старость. Вы прекрасно сохранились и еще нравитесь женщинам.

Дорн.  Так что же вам угодно?

Полина Андреевна.  Перед актрисой вы все готовы падать ниц. Все!

Дорн (напевает).  «Я вновь пред тобою…» Если в обществе любят артистов и относятся к ним иначе, чем, например, к купцам, то это в порядке вещей. Это — идеализм.

Полина Андреевна.  Женщины всегда влюблялись в вас и вешались на шею. Это тоже идеализм?

Дорн (пожав плечами).  Что ж? В отношениях женщин ко мне было много хорошего. Во мне любили главным образом превосходного врача. Лет десять — пятнадцать назад, вы помните, во всей губернии я был единственным порядочным акушером. Затем всегда я был честным человеком.

Полина Андреевна (хватает его за руку).  Дорогой мой!

Дорн.  Тише. Идут.

 

Входят Аркадина  под руку с Сориным , Тригорин , Шамраев , Медведенко  и Маша .