Некто из слушателей заметил по поводу этого подщетиниванья, что ведь это, должно быть, из рук вон неловко ходить на щиколотках.

- Попервоначалу даже очень нехорошо, - отвечал Иван Северьяныч, - да и потом хоть я изловчился, а все много пройти нельзя. Но только зато они, эта татарва, не стану лгать, обо мне с этих пор хорошо печалились.

"Теперь, - говорят, - тебе, Иван, самому трудно быть, тебе ни воды принесть, ни что прочее для себя сготовить неловко. Бери, - говорят, брат, себе теперь Наташу, - мы тебе хорошую Наташу дадим, какую хочешь выбирай".

Я говорю:

"Что мне их выбирать: одна в них во всех польза. Давайте какую попало". Ну, они меня сейчас без спора и женили.

- Как! женили вас на татарке?

- Да-с, разумеется, на татарке. Сначала на одной, того самого Савакирея жене, которого я пересек, только она, эта татарка, вышла совсем мне не по вкусу: благая какая-то и все как будто очень меня боялась и нимало меня не веселила. По мужу, что ли, она скучала, или так к сердцу ей что-то подступало. Ну, так они заметили, что я ею стал отягощаться, и сейчас другую мне привели, эта маленькая была девочка, не более как всего годов тринадцати... Сказали мне:

"Возьми, Иван, еще эту Наташу, эта будет утешнее".

Я и взял.

- И что же: эта точно была для вас утешнее? - спросили слушатели Ивана Северьяныча.

- Да, - отвечал он, - эта вышла поутешнее, только порою, бывало, веселит, а порою тем докучает, что балуется.

- Как же она баловалась?

- А разно... Как ей, бывало, вздумается; на колени, бывало, вскочит; либо спишь, а она с головы тюбетейку ногой скопнет да закинет куда попало, а сама смеется. Станешь на нее грозиться, а она хохочет, заливается, да, как русалка, бегать почнет, ну а мне ее на карачках не догнать шлепнешься, да и сам рассмеешься.

- А вы там, в степи, голову брили и носили тюбетейку?

- Брил-с.

- Для чего же это? верно, хотели нравиться вашим женам?

- Нет-с; больше для опрятности, потому что там бань нет.

- Таким образом, у вас, значит, зараз было две жены?

- Да-с, в этой степи две; а потом у другого хана, У Агашимолы, кой меня угонил от Отучева, мне еще две дали.

- Позвольте же, - запытал опять один из слушателей, - как же вас могли угнать?

- Подвохом-с. Я ведь из Пензы бежал с татарвою Чепкуна Емгурчеева и лет пять подряд жил в емгурчеевской орде, и тут съезжались к нему на радости все князья, и уланы, и ших-зады, и мало-зады, и бывал хан Джангар и Бакшей Отучев.

- Это которого Чепкун сек?

- Да-с, тот самый.

- Как же это... Разве Бакшей на Чепкуна не сердился?

- За что же?

- За то, что он так порол его и лошадь у него отбил?

- Нет-с, они никогда за это друг на друга не сердятся: кто кого по любовному уговору перебьет, тот и получай, и больше ничего; а только хан Джангар мне, точно, один раз выговаривал... "Эх, говорит, Иван, эх, глупая твоя башка, Иван, зачем ты с Савакиреем за русского князя сечься сел, я, говорит, было хотел смеяться, как сам князь рубаха долой будет снимать".