Как Агашимолова татарва пригонили со мной на становище, так и гайда на другое, на новое место пошли и уже не выпустили меня.

"Что, - говорят, - тебе там, Иван, с Емгурчеевыми жить, - Емгурчей вор, ты с нами живи, мы тебя с охотой уважать будем и хороших Наташ тебе дадим. Там у тебя всего две Наташи было, а мы тебе больше дадим".

Я отказался.

"На что, - говорю, - мне их больше? мне больше не надо".

"Нет, - говорят, - ты не понимаешь, больше Наташ лучше: они тебе больше Колек нарожают, все тебя тятькой кричать будут".

"Ну, - говорю, - легко ли мне обязанность татарчат воспитывать. Кабы их крестить и причащать было кому, другое бы еще дело, а то что же: сколько я их ни умножу, все они ваши же будут, а не православные, да еще и обманывать мужиков станут, как вырастут". Так двух жен опять взял, а больше не принял, потому что если много баб, так они хоть и татарки, но ссорятся, поганые, и их надо постоянно учить.

- Ну-с, и что же, любили вы этих ваших новых жен?

- Как-с?

- Этих новых жен своих вы любили?

- Любить?.. Да, то есть вы про это? ничего, одна, что я от Агашимолы принял, была до меня услужлива, так я ее ничего... сожалел.

- А ту девочку, что прежде молоденькая-то такая у вас в женах была? она вам, верно, больше нравилась?

- Ничего; я и ее жалел.

- И скучали, наверно, по ней, когда вас из одной орды в другую украли?

- Нет; скучать не скучал.

- Но ведь у вас, верно, и там от тех от первых жен дети были?

- Как же-с, были: Савакиреева жена родила двух Колек да Наташку, да эта, маленькая, в пять лет шесть штук породила, потому что она двух Колек в один раз парою принесла.

- Позвольте, однако, спросить вас: почему вы их все так называете "Кольками" да "Наташками"?

- А это по-татарски. У них все если взрослый русский человек - так Иван, а женщина - Наташа, а мальчиков они Кольками кличут, так и моих жен, хоть они и татарки были, но по мне их все уже русскими числили и Наташками звали, а мальчишек Кальками. Однако все это, разумеется, только поверхностно, потому что они были без всех церковных таинств, и я их за своих детей не почитал.

- Как же не почитали за своих? почему же это так?

- Да что же их считать, когда они некрещеные-с и миром не мазаны.

- А чувства-то ваши родительские?

- Что же такое-с?

- Да неужто же вы этих детей нимало и не любили и не ласкали их никогда?

- Да ведь как их ласкать? Разумеется, если, бывало, когда один сидишь, а который-нибудь подбежит, ну ничего, по головке его рукой поведешь, погладишь и скажешь ему: "Ступай к матери", но только это редко доводилось, потому мне не до них было.

- А отчего же не до них: дела, что ли, у вас очень много было?

- Нет-с; дела никакого, а тосковал: очень домой в Россию хотелось.

- Так вы и в десять лет не привыкли к степям?

- Нет-с, домой хочется... тоска делалась. Особенно по вечерам, или даже когда среди дня стоит погода хорошая, жарынь, в стану тихо, вся татарва от зною попадает по шатрам и спит, а я подниму у своего шатра полочку и гляжу на степи... в одну сторону и в другую - все одинаково... Знойный вид, жестокий; простор - краю нет; травы, буйство; ковыль белый, пушистый, как серебряное море, волнуется, и по ветерку запах несет: овцой пахнет, а солнце обливает, жжет, и степи, словно жизни тягостной, нигде конца не предвидится, и тут глубине тоски дна нет... Зришь сам не знаешь куда, и вдруг пред тобой отколь ни возьмется обозначается монастырь или храм, и вспомнишь крещеную землю и заплачешь.