– A y прежнего барина, у Афанасия Нефедыча, у Сергея Сергеичина дяди. Льгов-то он купил, Афанасий Нефедыч купил, а Сергею Сергеичу именье-то по наследствию досталось.



– У кого купил?



– А у Татьяны Васильевны.



– У какой Татьяны Васильевны?



– А вот, что в запрошлом году умерла, под Волковым… то бишь под Карачевым, в девках… И замужем не бывала. Не изволите знать? Мы к ней поступили от ее батюшки, от Василья Семеныча. Она-таки долгонько нами владела… годиков двадцать.



– Что ж, ты и у ней был поваром?



– Сперва точно был поваром, а то и в кофишенки попал.



– Во что?



– В кофишенки.



– Это что за должность такая?



– А не знаю, батюшка. При буфете состоял и Антоном назывался, а не Кузьмой. Так барыня приказать изволила.



– Твое настоящее имя Кузьма?



– Кузьма.



– И ты все время был кофишенком?



– Нет, не все время: был и ахтером.



– Неужели?



– Как же, был… на кеятре играл. Барыня наша кеятр у себя завела.



– Какие же ты роли занимал?



– Чего изволите-с?



– Что ты делал на театре?



– А вы не знаете? Вот меня возьмут и нарядят; я так и хожу наряженный, или стою, или сижу, как там придется. Говорят: вот что говори, я и говорю. Раз слепого представлял… Под каждую веку мне по горошине положили… Как же!



– А потом чем был?



– А потом опять в повара поступил.



– За что же тебя опять в повара разжаловали?



– А брат у меня сбежал.



– Ну, а у отца твоей первой барыни чем ты был?



– А в разных должностях состоял: сперва в казачках находился, фалетором был, садовником, а то и доезжачим.



– Доезжачим?.. И с собаками ездил?



– Ездил и с собаками, да убился: с лошадью упал и лошадь зашиб. Старый-то барин у нас был престрогий; велел меня выпороть да в ученье отдать в Москву, к сапожнику.



– Как в ученье? Да ты, чай, не ребенком в доезжачие попал?



– Да лет, этак, мне было двадцать с лишком.



– Какое ж тут ученье в двадцать лет?



– Стало быть, ничего, можно, коли барин приказал. Да он, благо, скоро умер, – меня в деревню и вернули.



– Когда же ты поварскому-то мастерству обучился?



Сучок приподнял свое худенькое и желтенькое лицо и усмехнулся.



– Да разве этому учатся?.. Стряпают же бабы!



– Ну, – промолвил я, – видал ты, Кузьма, виды на своем веку! Что ж ты теперь в рыболовах делаешь, коль у вас рыбы нету?



– А я, батюшка, не жалуюсь. И слава Богу, что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого же, как я, старика – Андрея Пупыря – в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром хлеб есть… А Пупырь-то еще на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком: доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся.