Оторвавшись от телефона, генерал детским голосом, похожим на голос глиняной свистульки, спросил у Ная:



— Что вам угодно, полковник?



— Выступаем сейчас, — лаконически ответил Най, — прошу срочно валенки и папахи на двести человек.



— Гм, — сказал генерал, пожевав губами и помяв в руках требования Ная, — видите ли, полковник, сегодня дать не можем. Сегодня составим расписание снабжения частей. Дня через три прошу прислать. И такого количества все равно дать не могу.



Он положил бумагу Най-Турса на видное место под пресс в виде голой женщины.



— Валенки, — монотонно ответил Най и, скосив глаза к носу, посмотрел туда, где находились носки его сапог.



— Как? — не понял генерал и удивленно уставился на полковника.



— Валенки сию минуту давайте.



— Что такое? Как? — генерал выпучил глаза до предела.



Най повернулся к двери, приоткрыл ее и крикнул в теплый коридор особняка:



— Эй, взвод!



Генерал побледнел серенькой бледностью, переметнул взгляд с лица Ная на трубку телефона, оттуда на икону божьей матери в углу, а затем опять на лицо Ная.



В коридоре загремело, застучало, и красные околыши алексеевских юнкерских бескозырок и черные штыки замелькали в дверях. Генерал стал приподниматься с пухлого кресла.



— Я впервые слышу такую вещь… Это бунт…



— Пишите тгебование, ваше пгевосходительство, — сказал Най, — нам некогда, нам чегез час выходить. Непгиятель, говогят, под самым гогодом.



— Как?.. Что это?..



— Живей, — сказал Най каким-то похоронным голосом.



Генерал, вдавив голову в плечи, выпучив глаза, вытянул из-под женщины бумагу и прыгающей ручкой нацарапал в углу, брызнув чернилами: «Выдать».



Най взял бумагу, сунул ее за обшлаг рукава и сказал юнкерам, наследившим на ковре:



— Ггузите валенки. Живо.



Юнкера, стуча и гремя, стали выходить, а Най задержался. Генерал, багровея, сказал ему:



— Я сейчас звоню в штаб командующего и поднимаю дело о предании вас военному суду. Эт-то что-то…



— Попгобуйте, — ответил Най и проглотил слюну, — только попгобуйте. Ну, вот попгобуйте гади любопытства. — Он взялся за ручку, выглядывающую из расстегнутой кобуры. Генерал пошел пятнами и онемел.



— Звякни, гвупый стагик, — вдруг задушевно сказал Най, — я тебе из кольта звякну в голову, ты ноги пготянешь.



Генерал сел в кресло. Шея его полезла багровыми складками, а лицо осталось сереньким. Най повернулся и вышел.



Генерал несколько минут сидел в кожаном кресле, потом перекрестился на икону, взялся за трубку телефона, поднес ее к уху, услыхал глухое и интимное «станция»… неожиданно ощутил перед собой траурные глаза картавого гусара, положил трубку и выглянул в окно. Увидал, как на дворе суетились юнкера, вынося из черной двери сарая серые связки валенок. Солдатская рожа каптенармуса, совершенно ошеломленного, виднелась на черном фоне. В руках у него была бумага. Най стоял у двуколки, растопырив ноги, и смотрел на нее. Генерал слабой рукой взял со стола свежую газету, развернул ее и на первой странице прочитал: