Послышались тяжелые шаги, и довольно плотный господин, с саквояжем через плечо, очевидно иностранец, выдвинулся из-за клумбы – и, с бесцеремонностью заезжего путешественника окинув взором сидевшую на скамейке парочку, громко кашлянул и прошел далее.



– Ваша матушка, – заговорил Санин, как только стук тяжелых ног затих, – сказала мне, что ваш отказ произведет скандал (Джемма чуть-чуть нахмурилась); что я отчасти сам подал повод к неблаговидным толкам и что… следовательно… на мне – до некоторой степени – лежала обязанность уговорить вас не отказывать вашему жениху, господину Клюберу…



– Monsieur Dimitri, – промолвила Джемма и провела рукой по волосам со стороны, обращенной к Санину, – не называйте, пожалуйста, господина Клюбера моим женихом. Я не буду его женой никогда. Я ему отказала.



– Вы ему отказали? Когда?



– Вчера.



– Ему самому?



– Ему самому. У нас в доме. Он приходил к нам.



– Джемма! Стало быть, вы любите меня?



Она обернулась к нему.



– Иначе… разве бы я пришла сюда? – шепнула она, и обе ее руки упали на скамью.



Санин схватил эти бессильные, ладонями кверху лежавшие руки – и прижал их к своим глазам, к своим губам… Вот когда взвилась та завеса, которая мерещилась ему накануне! Вот оно, счастье, вот его лучезарный лик!



Он приподнял голову и посмотрел на Джемму – прямо и смело. Она тоже смотрела на него – несколько сверху вниз. Взор ее полузакрытых глаз едва мерцал, залитый легкими, блаженными слезами. А лицо не улыбалось… нет! оно смеялось, тоже блаженным, хотя беззвучным смехом.



Он хотел привлечь ее к себе на грудь, но она отклонилась и, не переставая смеяться тем же беззвучным смехом, отрицательно покачала головою. «Подожди», – казалось, говорили ее счастливые глаза.



– О Джемма! – воскликнул Санин, – мог ли я думать, что ты (сердце в нем затрепетало, как струна, когда его губы в первый раз произнесли это «ты») – что ты меня полюбишь!



– Я сама не ожидала этого, – тихо проговорила Джемма.



– Мог ли я думать, – продолжал Санин, – мог ли я думать, подъезжая к Франкфурту, где я полагал остаться всего несколько часов, что я здесь найду счастье всей моей жизни!



– Всей жизни? Точно? – сбросила Джемма.



– Всей жизни, навек и навсегда! – воскликнул Санин с новым порывом.



Лопата садовника внезапно заскребла в двух шагах от скамейки, на которой они сидели.



– Пойдем домой, – шепнула Джемма, – пойдем вместе – хочешь?



Если б она сказала ему в это мгновенье: «Бросься в море – хочешь?»– она не договорила бы последнего слова, как уж он бы летел стремглав в бездну.