– А… Катерина Ивановна?



– А Катерина Ивановна, уж, конечно, вас не минует, зайдет к вам сама, коли уж выбежала из дому, – брюзгливо прибавил он. – Коли вас не застанет, ведь вы же останетесь виноваты…



Соня в мучительной нерешимости присела на стул. Раскольников молчал, глядя в землю и что-то обдумывая.



– Положим, Лужин теперь не захотел, – начал он, не взглядывая на Соню.



– Ну а если б он захотел или как-нибудь в расчеты входило, ведь он бы упрятал вас в острог-то, не случись тут меня да Лебезятникова! А?



– Да, – сказала она слабым голосом, – да! – повторила она, рассеянно и в тревоге.



– А ведь я и действительно мог не случиться! А Лебезятников, тот уже совсем случайно подвернулся.



Соня молчала.



– Ну а если б в острог, что тогда? Помните, что я вчера говорил?



Она опять не ответила. Тот переждал.



– А я думал, вы опять закричите: «Ах, не говорите, перестаньте!» – засмеялся Раскольников, но как-то с натугой. – Что ж, опять молчание? – переспросил он через минуту. – Ведь надо же о чем-нибудь разговаривать? Вот мне именно интересно было бы узнать, как бы вы разрешили теперь один «вопрос», – как говорит Лебезятников. (Он как будто начинал путаться.) Нет, в самом деле, я серьезно. Представьте себе, Соня, что вы знали бы все намерения Лужина заранее, знала бы (то есть наверно), что через них погибла бы совсем Катерина Ивановна, да и дети; вы тоже, впридачу (так как вы себя ни за что считаете, так впридачу). Полечка также… потому ей та же дорога.



Ну-с; так вот: если бы вдруг все это теперь на ваше решение отдали: тому или тем жить на свете, то есть Лужину ли жить и делать мерзости, или умирать Катерине Ивановне? То как бы вы решили: кому из них умереть? Я вас спрашиваю.



Соня с беспокойством на него посмотрела: ей что-то особенное послышалось в этой нетвердой и к чему-то издалека подходящей речи.



– Я уже предчувствовала, что вы что-нибудь такое спросите, – сказала она, пытливо смотря на него.



– Хорошо, пусть; но, однако, как же бы решить-то?



– Зачем вы спрашиваете, чему быть невозможно? – с отвращением сказала Соня.



– Стало быть, лучше Лужину жить и делать мерзости! Вы и этого решить не осмелились?



– Да ведь я божьего промысла знать не могу… И к чему вы спрашиваете, чего нельзя спрашивать? К чему такие пустые вопросы? Как может случиться, чтоб это от моего решения зависело? И кто меня тут судьей поставил: кому жить, кому не жить?



– Уж как божий промысл замешается, так уж тут ничего не поделаешь, – угрюмо проворчал Раскольников.



– Говорите лучше прямо, чего вам надобно! – вскричала с страданием Соня, – вы опять на что-то наводите… Неужели вы только затем, чтобы мучить, пришли!