Раскольников через плечо скосил на него глаза, посмотрел внимательно и сказал так же тихо и лениво:



– Пойдем!



– Да и свести! – подхватил ободрившийся мещанин. – Зачем он об том доходил, у него что на уме, а?



– Пьян, не пьян, а бог их знает, – пробормотал работник.



– Да вам чего? – крикнул опять дворник, начинавший серьезно сердиться, – ты чего пристал?



– Струсил в контору-то? – с насмешкой проговорил ему Раскольников.



– Чего струсил? Ты чего пристал?



– Выжига! – крикнула баба.



– Да чего с ним толковать, – крикнул другой дворник, огромный мужик, в армяке на распашку и с ключами за поясом. – Пшол!.. И впрямь выжига… Пшол!



И, схватив за плечо Раскольникова, он бросил его на улицу. Тот кувыркнулся было, но не упал, выправился, молча посмотрел на всех зрителей и пошел далее.



– Чуден человек, – проговорил работник.



– Чуден нынче стал народ, – сказала баба.



– А все бы свести в контору, – прибавил мещанин.



– Нечего связываться, – решил большой дворник. – Как есть выжига! Сам на то лезет, известно, а свяжись, не развяжешься… Знаем!



«Так идти, что ли, или нет», думал Раскольников, остановясь посреди мостовой на перекрестке и осматриваясь кругом, как будто ожидая от кого-то последнего слова. Но ничто не отозвалось ниоткуда; все было глухо и мертво, как камни, по которым он ступал, для него мертво, для него одного… Вдруг, далеко, шагов за двести от него, в конце улицы, в сгущавшейся темноте, различил он толпу, говор, крики… Среди толпы стоял какой-то экипаж…



Замелькал среди улицы огонек. «Что такое?» Раскольников поворотил вправо и пошел на толпу. Он точно цеплялся за все и холодно усмехнулся, подумав это, потому что уж наверно решил про контору и твердо знал, что сейчас все кончится.