– Мы однако так и начали с вами первоначально, – отозвался, всё продолжая смеяться, Николай Парфенович, – что не стали сбирать вас вопросами: как вы встали поутру и что скушали, а начали даже со слишком существенного.

– Понимаю, понял и оценил, и еще более ценю настоящую вашу доброту со мной, беспримерную, достойную благороднейших душ. Мы тут трое сошлись люди благородные, и пусть всё у нас так и будет на взаимном доверии образованных и светских людей, связанных дворянством и честью. Во всяком случае позвольте мне считать вас за лучших друзей моих в эту минуту жизни моей. в эту минуту унижения чести моей! Ведь не обидно это вам, господа, не обидно?

– Напротив, вы всё это так прекрасно выразили, Дмитрий Федорович, – важно и одобрительно согласился Николай Парфенович.

– А мелочи, господа, все эти крючкотворные мелочи прочь, – восторженно воскликнул Митя, – а то это просто выйдет чорт знает что, ведь не правда ли?

– Вполне последую вашим благоразумным советам. – ввязался вдруг прокурор, обращаясь к Мите, – но от вопроса моего однако не откажусь. Нам слишком существенно необходимо узнать, для чего именно вам понадобилась такая сумма, то есть именно в три тысячи?

– Для чего понадобилась? Ну, для того, для сего… ну, долг отдать.

– Кому именно?

– Это положительно отказываюсь сказать, господа! Видите, не потому чтоб не мог сказать, али не смел, али опасался, потому что всё это плевое дело и совершенные пустяки, а – потому не скажу, что тут принцип: это моя частная жизнь, и я не позволю вторгаться в мою частную жизнь. Вот мой принцип. Ваш вопрос до дела не относится, а всё, что до дела не относится, есть моя частная жизнь! Долг хотел отдать, долг чести хотел отдать, а кому – не скажу.

– Позвольте нам записать это, – сказал прокурор.

– Сделайте одолжение. Так и записывайте: что не скажу и не скажу. Пишите, господа, что считаю даже бесчестным это сказать. Эк у вас времени-то много записывать!

– Позвольте вас, милостивый государь, предупредить и еще раз вам напомнить, если вы только не знали того, – с особенным и весьма строгим внушением проговорил прокурор, – что вы имеете полное право не отвечать на предлагаемые вам теперь вопросы, а мы, обратно, никакого не имеем права вымогать у вас ответы, если вы сами уклоняетесь отвечать по той или другой причине. Это дело личного соображения вашего. Но наше дело состоит опять-таки в том, чтобы вам в подобном теперешнему случае представить на вид и разъяснить всю ту степень вреда, который вы сами же себе производите, отказываясь дать то или другое показание. Затем прошу продолжать.

– Господа, я ведь не сержусь… я… – забормотал было Митя, несколько сконфуженный внушением, – вот-с видите, господа, этот самый Самсонов, к которому я тогда пошел…