– Wünscht man Dochots, so hat man auch Klopots, – сказал Васенька Весловский, подтрунивая над немцем. – J’adore l’allemand, – обратился он опять с той же улыбкой к Анне.



– Cessez, – сказала она ему шутливострого.



– А мы думали вас застать на поле, Василий Семеныч, – обратилась она к доктору, человеку болезненному, – вы были там?



– Я был там, но улетучился, – с мрачною шутливостью отвечал доктор.



– Стало быть, вы хороший моцион сделали.



– Великолепный!



– Ну, а как здоровье старухи? надеюсь, что не тиф?



– Тиф не тиф, а не в авантаже обретается.



– Как жаль! – сказала Анна и, отдав таким образом дань учтивости домочадцам, обратилась к своим.



– А всетаки, по вашему рассказу, построить машину трудно было бы, Анна Аркадьевна, – шутя, сказал Свияжский.



– Нет, отчего же? – сказала Анна с улыбкой, которая говорила, что она знала, что в ее толковании устройства машины было чтото милое, замеченное и Свияжским. Эта новая черта молодого кокетства неприятно поразила Долли.



– Но зато в архитектуре знания Анны Аркадьевны удивительны, – сказал Тушкевич.



– Как же, я слышал, вчера Анна Аркадьевна говорила: в стробу и плинтусы, – сказал Весловский. – Так я говорю?



– Ничего удивительного нет, когда столько видишь и слышишь, – сказала Анна. – А вы, верно, не знаете даже, из чего делают дома?



Дарья Александровна видела, что Анна недовольна была тем тоном игривости, который был между нею и Весловским, но сама невольно впадала в него.



Вронский поступал в этом случае совсем не так, как Левин. Он, очевидно, не приписывал болтовне Весловского никакой важности и, напротив, поощрял эти шутки.



– Да ну скажите, Весловский, чем соединяют камни?



– Разумеется, цементом.



– Браво! А что такое цемент?



– Так, вроде размазни… нет, замазки, – возбуждая общий хохот, сказал Весловский.



Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая когонибудь за живое. Один раз Дарья Александровна была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела, и потом уже вспоминала, не сказано ли ею чегонибудь лишнего и неприятного. Свияжский заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о том, что машины только вредны в русском хозяйстве.



– Я не имею удовольствия знать этого господина Левина, – улыбаясь, сказал Вронский, – но, вероятно, он никогда не видал тех машин, которые он осуждает. А если видел и испытывал, то коекак, и не заграничную, а какуюнибудь русскую. А какие же тут могут быть взгляды?